КЕМБРИДЖ (США) – Когда в середине 1980-х годов я стал преподавателем в гарвардской Школе им. Кеннеди, главным предметом озабоченности в американской экономической политике была конкуренция с Японией. В этих дискуссиях тон задавала книга «Япония как номер один», написанная главным гарвардским экспертом по Японии в то время, Эзрой Вогелем.
Я помню, как меня поразило тогда, до какой же степени сильно дискуссии, которые велись даже среди учёных, были окрашены явным ощущением неотъемлемого американского права на мировое превосходство. США не могли позволить Японии доминировать в ключевых отраслях, они должны были дать ответ собственной промышленной и торговой политикой, и не только потому, что так можно было бы помочь американской экономике, но и потому, что США просто не могли стать вторым номером.
До той поры я полагал, что агрессивный национализм является чертой Старого мира – неуверенных в себе обществ, которые недовольны своим международным положением и которых трясёт от реальных или мнимых исторических несправедливостей. Американская элита, богатая и уверенная в своём будущем, могла высоко ценить патриотизм, но её взгляд на мир был скорее космополитичным. Однако оказалось, что национализм с нулевой суммой прятался не глубоко, и это стало очевидно, когда место Америки на вершине мировой экономической иерархии оказалось под угрозой.
КЕМБРИДЖ (США) – Когда в середине 1980-х годов я стал преподавателем в гарвардской Школе им. Кеннеди, главным предметом озабоченности в американской экономической политике была конкуренция с Японией. В этих дискуссиях тон задавала книга «Япония как номер один», написанная главным гарвардским экспертом по Японии в то время, Эзрой Вогелем.
Я помню, как меня поразило тогда, до какой же степени сильно дискуссии, которые велись даже среди учёных, были окрашены явным ощущением неотъемлемого американского права на мировое превосходство. США не могли позволить Японии доминировать в ключевых отраслях, они должны были дать ответ собственной промышленной и торговой политикой, и не только потому, что так можно было бы помочь американской экономике, но и потому, что США просто не могли стать вторым номером.
До той поры я полагал, что агрессивный национализм является чертой Старого мира – неуверенных в себе обществ, которые недовольны своим международным положением и которых трясёт от реальных или мнимых исторических несправедливостей. Американская элита, богатая и уверенная в своём будущем, могла высоко ценить патриотизм, но её взгляд на мир был скорее космополитичным. Однако оказалось, что национализм с нулевой суммой прятался не глубоко, и это стало очевидно, когда место Америки на вершине мировой экономической иерархии оказалось под угрозой.