«Наше обязательство перед историей заключается в том, чтобы переписывать ее», - сказал Оскар Уайльд. Будучи русской, я хорошо знакома с переписыванием истории. Советский Союз затратил целое столетие на то, чтобы ретушировать бородавки на носу у Ленина, подтасовывать статистические сводки по урожайности, а также на то, чтобы сделать умирающего Юрия Андропова не таким мертвенно-бледным. Но в отношении Сталина - умершего 50 лет тому назад - большинство из нас сейчас переписывают историю, делая вид, как будто целого ее куска никогда и не было.
Не поймите меня неправильно: Сталин не исчез подобно тем людям, которых он отправил в ГУЛАГ. Его не стирали из нашей памяти, подобно Троцкому или Бухарину, которых убрали со всех официальных фотографий.
Однажды, когда я выходила из московского такси, водитель такси поднял свой шарф, чтобы показать мне фотографию Сталина, прикрепленную к его куртке. И я задумалась об этом тайном жесте. Этот человек, казалось, был представителем истинного подполья, одним из тех, кто чувствовал себя потрясенным и преданным тем миром, который вырос из горбачевской гласности и перестройки .
«Наше обязательство перед историей заключается в том, чтобы переписывать ее», - сказал Оскар Уайльд. Будучи русской, я хорошо знакома с переписыванием истории. Советский Союз затратил целое столетие на то, чтобы ретушировать бородавки на носу у Ленина, подтасовывать статистические сводки по урожайности, а также на то, чтобы сделать умирающего Юрия Андропова не таким мертвенно-бледным. Но в отношении Сталина - умершего 50 лет тому назад - большинство из нас сейчас переписывают историю, делая вид, как будто целого ее куска никогда и не было.
Не поймите меня неправильно: Сталин не исчез подобно тем людям, которых он отправил в ГУЛАГ. Его не стирали из нашей памяти, подобно Троцкому или Бухарину, которых убрали со всех официальных фотографий.
Однажды, когда я выходила из московского такси, водитель такси поднял свой шарф, чтобы показать мне фотографию Сталина, прикрепленную к его куртке. И я задумалась об этом тайном жесте. Этот человек, казалось, был представителем истинного подполья, одним из тех, кто чувствовал себя потрясенным и преданным тем миром, который вырос из горбачевской гласности и перестройки .