Вот, наконец, умер бывший премьер-министр и генеральный секретарь Коммунистической партии Китая Чжао Цзыян. Однако политические программы, сторонником которых он являлся во время своего пребывания в должности, остались далеко в прошлом; 19 мая 1989 года, когда он рано утром на площади Тяньаньмэнь слезно просил у протестующих прощения. “Я очень сожалею” - говорил он пораженным зрителям. - “Я пришел слишком поздно”. И после этого его жизнь более походила на историческую химеру, нежели на существование реального человека.
Когда на следующий день его странное и незапланированное появление на площади было показано по центральному телевидению Китая – в один из последних дней, когда еще в средства информации попадал не прошедший цензуру материал - граждане Китая были ошеломлены подобным скоротечным моментом слишком уж человечного проявления скорби официальным лицом. Ведь на самом деле партийные лидеры крайне редко публично выказывают свои личные чувства и еще реже нарушают партийную линию так бесцеремонно, как это сделал своим поступком Чжао Цзыян. Проявление подобного индивидуализма не укладывается в рамки запретов на образцы поведения должностных лиц, существующих как в ленинистких, так и в традиционно китайских нормах.
Как только ужесточение мер после опрометчивых недель свободного выражения взглядов достигло апокалипсической точки в ночь с 3 на 4 июня, Чжао засосало в дыру партийного забвения, в которой также, начиная с момента “социалистического освобождения” Китая, исчезли многие другие партийные лидеры. И к стыду демократического мира, за Чжао не заступился ни один из глав таких стран, даже номинально не потребовал объяснения по поводу его незаконного и аморального помещения под арест. Вместо этого, Чжао позволили остаться под домашним арестом в атмосфере подозрительной враждебности, о нем удобно забыли, как о какой-то криогенно замороженной знаменитости, не имеющей никакой надежды на возвращение к нормальной жизни.
Вот, наконец, умер бывший премьер-министр и генеральный секретарь Коммунистической партии Китая Чжао Цзыян. Однако политические программы, сторонником которых он являлся во время своего пребывания в должности, остались далеко в прошлом; 19 мая 1989 года, когда он рано утром на площади Тяньаньмэнь слезно просил у протестующих прощения. “Я очень сожалею” - говорил он пораженным зрителям. - “Я пришел слишком поздно”. И после этого его жизнь более походила на историческую химеру, нежели на существование реального человека.
Когда на следующий день его странное и незапланированное появление на площади было показано по центральному телевидению Китая – в один из последних дней, когда еще в средства информации попадал не прошедший цензуру материал - граждане Китая были ошеломлены подобным скоротечным моментом слишком уж человечного проявления скорби официальным лицом. Ведь на самом деле партийные лидеры крайне редко публично выказывают свои личные чувства и еще реже нарушают партийную линию так бесцеремонно, как это сделал своим поступком Чжао Цзыян. Проявление подобного индивидуализма не укладывается в рамки запретов на образцы поведения должностных лиц, существующих как в ленинистких, так и в традиционно китайских нормах.
Как только ужесточение мер после опрометчивых недель свободного выражения взглядов достигло апокалипсической точки в ночь с 3 на 4 июня, Чжао засосало в дыру партийного забвения, в которой также, начиная с момента “социалистического освобождения” Китая, исчезли многие другие партийные лидеры. И к стыду демократического мира, за Чжао не заступился ни один из глав таких стран, даже номинально не потребовал объяснения по поводу его незаконного и аморального помещения под арест. Вместо этого, Чжао позволили остаться под домашним арестом в атмосфере подозрительной враждебности, о нем удобно забыли, как о какой-то криогенно замороженной знаменитости, не имеющей никакой надежды на возвращение к нормальной жизни.