НЬЮ-ЙОРК. Это было в начале июня 1989 года. Только за несколько дней до этого Вацлава Гавела освободили из тюрьмы, однако он был полон того, что сейчас кажется пророческой уверенностью. Тысячи его соотечественников писали письма, ходатайствуя о его освобождении в то время, когда заявление о солидарности с самым известным диссидентом Чехословакии было недвусмысленным и опасным актом гражданского неповиновения.
«Мы, чехи, наконец обретаем наше мужество», – сказал он, как будто чувствуя готовность людей противостоять стражам коммунистического полицейского государства. «Рано или поздно они допустят ошибку, возможно, избив несколько человек. Тогда 40 000 человек заполнят Вацлавскую площадь!»
Спустя четыре месяца, через неделю после того, как народ разрушил Берлинскую стену, революция пришла в Прагу. Студенты организовали небольшой митинг на старом Вышеградском кладбище, на месте захоронения Сметаны и Дворжика в крепости, возвышающейся над городом. Когда они выступили в направлении Вацлавской площади, неся свечи, спецназ стал отрезать их, и многие – мужчины, женщины и дети – были жестоко избиты.
Тех, кто падал, били ногами и избивали дубинками прямо там, где они лежали. Та ночь 17 ноября – «черная пятница», как ее вскоре стали называть – всколыхнула Чехословакию. На следующий день тысячи чехов оказались на улице. Как и предвидел Гавел, его работа (и работа небольшого круга диссидентов, находящихся рядом с ним) заключалась в том, чтобы раздуть эту искру, поддержать огонь и направить его.
Спустя двадцать лет мы можем только изумляться, как великолепно они с этим справились. Революция в Праге была самой счастливой революцией 1989 года, революцией, вызывающей приятные чувства. «Бархатная революция», как окрестил ее Гавел, была настоящим театром, геополитическим спектаклем, который состоял из кратких эпизодов, сцен и актов, с яркими эпизодическими ролями, которые играли знаменитые лица из прошлого, включая Александра Дубчека и Джоан Баэз.
Диссиденты, только что отпущенные из тюрьмы, и выдающиеся эмигранты внезапно вернулись домой. Темой музыки был Бархатный Андеграунд. Сценой был Волшебный Фонарь, театр андеграунда, который служил штаб-квартирой Гавела. Фоном, на котором разворачивались события, была Прага, невероятно красивая, невероятно романтичная, город сотни шпилей, коричнево-желтых домов и церквей, отражающих вечерний лунный свет на Влтаву.
Access every new PS commentary, our entire On Point suite of subscriber-exclusive content – including Longer Reads, Insider Interviews, Big Picture/Big Question, and Say More – and the full PS archive.
Subscribe Now
Аудиторией, конечно, был весь мир. Мы смотрели по телевидению, как это происходило. Мы видели людей, собравшихся на Вацлавской площади, их было сотни тысяч, звенящих своими ключами и звонящих в колокольчики, прощаясь таким добродушным способом с коммунизмом. «Твое время вышло». Это было так искренне, так чисто.
Это был кульминационный пункт истории, Год Падения, поворотный момент в истории: клише, превратившиеся в Правду.
Мы знали, что наши герои победят. Все, кого это коснулось, почувствовали себя снова молодыми, как будто мир внезапно, таинственно, радостно стал новым. Дисней не смог бы выдумать более чарующее превращение. Здесь были наши дети, вышедшие на улицы. Здесь были наши дети, окровавленные и избитые. Здесь были наши дети, наконец победившие.
Случилось так, что эту революцию можно было бы пересчитать по дням, удивительный пример того, как быстро развиваются события. Лишь единожды столкнувшись с противостоянием, коммунисты бросили власть. Один из организаторов митинга 17 ноября сказал мне, что именно в тот день он ожидал несколько сотен человек, а появилось 20 000. Как бы то ни было, развязка наступила 29 декабря, день, когда Вацлав Гавел стал новым президентом свободной Чехословакии.
Для меня решающий момент наступил на одиннадцатый день. Полмиллиона человек собрались в Праге в парке Летна, чтобы слушать, как будет говорить Гавел. Даже сейчас я не могу вспоминать это без слез. Когда Гавел закончил, начал падать легкий снег, и, как по чьему-то сигналу, его слушатели заняли свои места. Один за другим, одной колонной, рука об руку, они направились по направлению к Вацлавской площади, которая находилась на расстоянии полутора миль, следуя за шаткой, запряженной лошадьми каретой. Эта карета была украшена ангельскими крыльями.
Это было так благородно, так сильно и неотразимо. Медленно процессия держала свой путь по тропинкам через парк Летна, уже покрытый снегом. Медленно процессия извивалась вдоль средневековых улиц за Пражским замком и продвигалась к площади перед президентским дворцом. Не было песен, не было возгласов, никаких намеков на конфронтацию. Просто неразрывная линия людей, держащихся за руки и проходящих молчаливо в белой темноте, линия, петляющая за воротами парка.
Направляясь из замка, линия извивалась вниз по крутым склонам холмов Мала Страна, мимо кафедрального собора в стиле барокко, шпили которого блестели в снежной ночи, вдоль улицы Мостеко с ее кафе и ресторанами, через мерцающую Влтаву по Карловому мосту, с его 400-летними статуями чешских королей и религиозных покровителей, через узкие улочки старого города и, наконец, на Вацлавскую площадь. Там я увидел, как трое полицейских в небрежно надетых фуражках присоединились к процессии, танцуя в высоких черных кожаных ботинках.
Процессия все еще шла, извиваясь по снегу, все размахивали руками, прыгая от счастья и радости. Первый из идущих достиг площади. Последний все еще терпеливо ожидал в парке. Рука в руке, они разделили город. Рука в руке, они провели линию. Здесь на одной стороне стояли люди, на другой – их притеснители. Это был момент выбора для каждого.
Сверху я смотрел на людей, танцующих на улицах. Прага простиралась на удалении, светлая и блестящая от снега. Никогда в своей жизни я не видел подобной красоты. И сомневаюсь, что когда-либо увижу.
To have unlimited access to our content including in-depth commentaries, book reviews, exclusive interviews, PS OnPoint and PS The Big Picture, please subscribe
The escalating war in the Middle East must be understood in a broader context. The fact that the Iranian regime felt emboldened to risk a direct strike on Israel attests to a changing world order in which Western power is increasingly open to challenge.
considers the implications of Iran’s unprecedented decision to launch a direct strike on Israeli territory.
НЬЮ-ЙОРК. Это было в начале июня 1989 года. Только за несколько дней до этого Вацлава Гавела освободили из тюрьмы, однако он был полон того, что сейчас кажется пророческой уверенностью. Тысячи его соотечественников писали письма, ходатайствуя о его освобождении в то время, когда заявление о солидарности с самым известным диссидентом Чехословакии было недвусмысленным и опасным актом гражданского неповиновения.
«Мы, чехи, наконец обретаем наше мужество», – сказал он, как будто чувствуя готовность людей противостоять стражам коммунистического полицейского государства. «Рано или поздно они допустят ошибку, возможно, избив несколько человек. Тогда 40 000 человек заполнят Вацлавскую площадь!»
Спустя четыре месяца, через неделю после того, как народ разрушил Берлинскую стену, революция пришла в Прагу. Студенты организовали небольшой митинг на старом Вышеградском кладбище, на месте захоронения Сметаны и Дворжика в крепости, возвышающейся над городом. Когда они выступили в направлении Вацлавской площади, неся свечи, спецназ стал отрезать их, и многие – мужчины, женщины и дети – были жестоко избиты.
Тех, кто падал, били ногами и избивали дубинками прямо там, где они лежали. Та ночь 17 ноября – «черная пятница», как ее вскоре стали называть – всколыхнула Чехословакию. На следующий день тысячи чехов оказались на улице. Как и предвидел Гавел, его работа (и работа небольшого круга диссидентов, находящихся рядом с ним) заключалась в том, чтобы раздуть эту искру, поддержать огонь и направить его.
Спустя двадцать лет мы можем только изумляться, как великолепно они с этим справились. Революция в Праге была самой счастливой революцией 1989 года, революцией, вызывающей приятные чувства. «Бархатная революция», как окрестил ее Гавел, была настоящим театром, геополитическим спектаклем, который состоял из кратких эпизодов, сцен и актов, с яркими эпизодическими ролями, которые играли знаменитые лица из прошлого, включая Александра Дубчека и Джоан Баэз.
Диссиденты, только что отпущенные из тюрьмы, и выдающиеся эмигранты внезапно вернулись домой. Темой музыки был Бархатный Андеграунд. Сценой был Волшебный Фонарь, театр андеграунда, который служил штаб-квартирой Гавела. Фоном, на котором разворачивались события, была Прага, невероятно красивая, невероятно романтичная, город сотни шпилей, коричнево-желтых домов и церквей, отражающих вечерний лунный свет на Влтаву.
Subscribe to PS Digital
Access every new PS commentary, our entire On Point suite of subscriber-exclusive content – including Longer Reads, Insider Interviews, Big Picture/Big Question, and Say More – and the full PS archive.
Subscribe Now
Аудиторией, конечно, был весь мир. Мы смотрели по телевидению, как это происходило. Мы видели людей, собравшихся на Вацлавской площади, их было сотни тысяч, звенящих своими ключами и звонящих в колокольчики, прощаясь таким добродушным способом с коммунизмом. «Твое время вышло». Это было так искренне, так чисто. Это был кульминационный пункт истории, Год Падения, поворотный момент в истории: клише, превратившиеся в Правду.
Мы знали, что наши герои победят. Все, кого это коснулось, почувствовали себя снова молодыми, как будто мир внезапно, таинственно, радостно стал новым. Дисней не смог бы выдумать более чарующее превращение. Здесь были наши дети, вышедшие на улицы. Здесь были наши дети, окровавленные и избитые. Здесь были наши дети, наконец победившие.
Случилось так, что эту революцию можно было бы пересчитать по дням, удивительный пример того, как быстро развиваются события. Лишь единожды столкнувшись с противостоянием, коммунисты бросили власть. Один из организаторов митинга 17 ноября сказал мне, что именно в тот день он ожидал несколько сотен человек, а появилось 20 000. Как бы то ни было, развязка наступила 29 декабря, день, когда Вацлав Гавел стал новым президентом свободной Чехословакии.
Для меня решающий момент наступил на одиннадцатый день. Полмиллиона человек собрались в Праге в парке Летна, чтобы слушать, как будет говорить Гавел. Даже сейчас я не могу вспоминать это без слез. Когда Гавел закончил, начал падать легкий снег, и, как по чьему-то сигналу, его слушатели заняли свои места. Один за другим, одной колонной, рука об руку, они направились по направлению к Вацлавской площади, которая находилась на расстоянии полутора миль, следуя за шаткой, запряженной лошадьми каретой. Эта карета была украшена ангельскими крыльями.
Это было так благородно, так сильно и неотразимо. Медленно процессия держала свой путь по тропинкам через парк Летна, уже покрытый снегом. Медленно процессия извивалась вдоль средневековых улиц за Пражским замком и продвигалась к площади перед президентским дворцом. Не было песен, не было возгласов, никаких намеков на конфронтацию. Просто неразрывная линия людей, держащихся за руки и проходящих молчаливо в белой темноте, линия, петляющая за воротами парка.
Направляясь из замка, линия извивалась вниз по крутым склонам холмов Мала Страна, мимо кафедрального собора в стиле барокко, шпили которого блестели в снежной ночи, вдоль улицы Мостеко с ее кафе и ресторанами, через мерцающую Влтаву по Карловому мосту, с его 400-летними статуями чешских королей и религиозных покровителей, через узкие улочки старого города и, наконец, на Вацлавскую площадь. Там я увидел, как трое полицейских в небрежно надетых фуражках присоединились к процессии, танцуя в высоких черных кожаных ботинках.
Процессия все еще шла, извиваясь по снегу, все размахивали руками, прыгая от счастья и радости. Первый из идущих достиг площади. Последний все еще терпеливо ожидал в парке. Рука в руке, они разделили город. Рука в руке, они провели линию. Здесь на одной стороне стояли люди, на другой – их притеснители. Это был момент выбора для каждого.
Сверху я смотрел на людей, танцующих на улицах. Прага простиралась на удалении, светлая и блестящая от снега. Никогда в своей жизни я не видел подобной красоты. И сомневаюсь, что когда-либо увижу.