Большинство людей сегодня спокойно воспринимают тот факт, что вызванные культурными особенностями предубежденность и тенденциозность являются неотъемлемой частью таких видов деятельности как, например, политика и журналистика. В то же самое время мы считаем науку абсолютно свободной от каких-либо непроверенных предположений такого рода. Это более или менее справедливо для некоторых областей науки, таких как, скажем, химия или физика. Та область, в которой работаю я, а именно этология или наука о поведении животных в естественной среде их обитания, не столь безупречна в этом отношении.
То, как мы смотрим на животных, отражает наш взгляд на самих себя. Основатель японской приматологии Кинджи Иманиши мог бы подтвердить мои слова. Иманиши считал, что для природы характерна скорее гармония, чем постоянная борьба за выживание и что все виды живых существ образуют единое экологическое целое. Эта точка зрения, противоречащая дарвинизму, вызвала такой протест в душе британского палеонтолога, ныне покойного Беверли Холстеда, что в 1984 году он отправился в Киото для личной встречи с Иманиши. Не обремененный знакомством с оригинальными работами Иманиши, которые так никогда и не были переведены, Холстед заявил, что теория Иманиши является «истинно японской по своей нереальности».
Что заставило Холстеда вести себя так грубо? Почему впоследствии он написал статью, критикующую не только взгляды Иманиши, но и его страну? Почему журнал
«
Nature
»
- один из самых престижных научных журналов - опубликовал в 1985 году эту статью, начинавшуюся со снисходительного утверждения, что «популярность работ Кинджи Иманиши в Японии дает нам возможность по-новому взглянуть на японское общество»? Разве то же самое нельзя было сказать о теории постоянной борьбы за существование Чарльза Дарвина, также развившейся в определенном обществе и положившей начало рыночной экономике и капитализму?
Большинство людей сегодня спокойно воспринимают тот факт, что вызванные культурными особенностями предубежденность и тенденциозность являются неотъемлемой частью таких видов деятельности как, например, политика и журналистика. В то же самое время мы считаем науку абсолютно свободной от каких-либо непроверенных предположений такого рода. Это более или менее справедливо для некоторых областей науки, таких как, скажем, химия или физика. Та область, в которой работаю я, а именно этология или наука о поведении животных в естественной среде их обитания, не столь безупречна в этом отношении.
То, как мы смотрим на животных, отражает наш взгляд на самих себя. Основатель японской приматологии Кинджи Иманиши мог бы подтвердить мои слова. Иманиши считал, что для природы характерна скорее гармония, чем постоянная борьба за выживание и что все виды живых существ образуют единое экологическое целое. Эта точка зрения, противоречащая дарвинизму, вызвала такой протест в душе британского палеонтолога, ныне покойного Беверли Холстеда, что в 1984 году он отправился в Киото для личной встречи с Иманиши. Не обремененный знакомством с оригинальными работами Иманиши, которые так никогда и не были переведены, Холстед заявил, что теория Иманиши является «истинно японской по своей нереальности».
Что заставило Холстеда вести себя так грубо? Почему впоследствии он написал статью, критикующую не только взгляды Иманиши, но и его страну? Почему журнал « Nature » - один из самых престижных научных журналов - опубликовал в 1985 году эту статью, начинавшуюся со снисходительного утверждения, что «популярность работ Кинджи Иманиши в Японии дает нам возможность по-новому взглянуть на японское общество»? Разве то же самое нельзя было сказать о теории постоянной борьбы за существование Чарльза Дарвина, также развившейся в определенном обществе и положившей начало рыночной экономике и капитализму?